Выпечка — это что-то про дом. Это что-то неспешное, аккуратное, тихое, нетерпеливое, пахучее, детское. Хлеб, булка, пирог, рогалик, косичка, печенье, дом. И память о нем всегда живет если не в запахах, то в твоем большом, горячем сердце, рожденном из любви и для любви.

Хлеб — это главный за столом в нашей семье. Он всегда должен быть — лучше несколько видов. Тогда ты точно насытишься и выйдешь из-за стола с тем, зачем за него садился. Мои бабушка с дедушкой больше всего ценят честность, своих детей и хлеб. Дедушка любит белый, мягкий, пшеничный, а бабушка чаще ест черный, наполовину ржаной. Иногда она печет хлеб сама, или то, что можно назвать хлебом – с мукой, водой да солью, но с виду оно себя за хлеб привычный не выдает. Но никогда они не обходятся без хотя бы одного куска на завтрак, обед и ужин.

Сколько помню, бабушка всегда что-то пекла, печет и меня к этому всячески склоняет. У нее даже есть фирменный рецепт каравая, который повторить до сих пор никому не удавалось. Каравай — это большой, пышный, сладкий, украшенный фигурками из теста хлеб, который раньше подавали только на свадьбу. А потом он стал будничным. Но все равно остался особенным. Караваи бабушка делала квадратные, с метр в длину и с пол метра вширь — в такие дни на чай к нам приходили сразу все родственники.

А если оставались куски — бабушка сушила их и подавала как сладкие сухари. Особенно хороши они с молоком или со сметаной и медом.

Внутри каравая часто бывает начинка — какое-то густое варенье — яблочное, грушевое, сливовое или смешение сразу нескольких, которые до того спокойно себе лежали в блюдцах на подоконнике. Сверху каравая бабушка выкладывала косы из теста, а на дни рождения, на юбилеи делала из них цифры или слова. А потом смазывала все это яичным желтком для цвета и отправляла красавца в печь. И все дружно мы, голодные от запахов, засекали 40 минут, чтобы нетерпеливо отрезать горячий кусок и вместе с паром проглотить, обжигая десна. Мы с дедом всегда съедали верхушки, а бабушке оставался низ.

Но караваи она пекла, когда была чуть моложе. Сейчас чаще в ход идут жареные пирожки с капустой или с тем же вареньем, когда остается тесто. Таких как у нее я тоже нигде не пробовала. Хотя смотришь на рецепт, а он не хитрый — жареная капуста, дрожжевое тесто на воде и масло для жарки. Вместо капусты там может быть картошка с укропом, горох, яйца с луком и еще много других вариантов чудной начинки, которая обволакивается тестом и укладывается на чуть подсоленную раскаленную сковороду до до полного приготовления. Готовые горячие пирожки перебираются на бумагу, чтобы впиталось лишнее масло. Бабушка очень переживает, чтобы я не ела их горячими — это не очень полезно для желудка. Но я чаще делаю именно так — и тут берет верх не голод, а самый любимый мой друг интерес.

Это самый обычный суп, но с маленькими кусочками или массивными лаптями теста внутри. На что будет настроение. И тут не сложно догадаться, что в нем съедается первым делом. Съедается конечно же дедом, и именно он после жалуется, что суп слишком жидкий.

На большие церковные праздники бабушка печет постные лепешки, которые вкусно есть со сливочным маслом и медом или с подсолнечным маслом и солью. Почему именно на церковные никто не знает — бабушка ни разу не ходила в церковь на службу и до сих пор не изъявляет большого желания.

У дедушки тоже есть фирменные авторские хлебные рецепты. Первый — это домашняя колбаса. Только вот колбасы там никакой нет, даже ею не пахнет. Все что нужно — взять хрустящую горбушку свежего белого хлеба, идеально если теплого, и как следует натереть ее чесноком. А потом макать это все в подсоленное подсолнечное масло. Это было праздничным перекусом в моем детстве. Как и гренки. Бабушка делает их, обмакивая хлеб в яйцо — чаще в роли основы выступает батон, а дед просто жарит черный хлеб на раскаленном масле до образования хрустящей, иногда непробивной одним зубом корочки.

Хлеб с маслом, хлеб с арбузом, хлеб с макаронами, хлеб для рыбалки, хлеб для собак, с хлебом в гости — бабушка и дедушка найдут место для хлеба при любом продуктовом соседстве.

А все потому, что именно хлеб спасал их в годы, когда не было изобилия еды — они родились после Второй мировой. Помню у прабабушки хлеб был даже в карманах. Сейчас радуются, когда находят в них деньги — а тогда радовались даже черствому краюшку.

Для нашей семьи хлеб — особенно его приготовление — это настоящая церемония. Я всегда удивляюсь, как трепетно бабушка готовит хлеб на Пасху. Она посвящает ему весь день — с уверенно солнечного утра, когда остальные дела быстро закончены и ничто не станет отвлекать до самого вечера. В этот день на кухне и во всем доме обязательно должно быть тихо и чисто, иногда даже приходится говорить шепотом.

Пасхальный хлеб печется разных размеров от 5 до 20 штук. Самый большой мы ставим на праздничный стол поверх белых вафельных полотенец в центр композиции из цветов и яиц, окрашенных луковыми шкурками. Маленькие раздаются родственникам и гостям, как подарок. Пасхальный хлеб у бабушки всегда получается желтым от яичных желтков и сладким от изюма внутри. Бабушка его печет, а я украшаю. Мажу верхушку взбитым яичным белком и посыпаю сверху чем-то хрустящим и ярким. И здесь, по традиции, мы с дедом часто съедаем сахарные верхушки. А бабушка доедает низ, размачивая сухари в горячем черном чае.

Маме эта хлебная любовь передалась тоже. В ее руках яблочные шарлотки, наполеоны и медовеки превращаются в королей стола — любого стола и в будни, и в праздники. Еще помню когда-то она пекла пирог под названием Зебра. Его секрет был в наливании ложки белого теста в форму, а после — черного от какао. И так чередовалось до тех пор, пока обе миски не опустеют. Та, которая из под белого, сразу отправлялась мыться, а по второй я сразу проходилась пальцем, куда он, маленький, доставал, и облизывала, пока губы не начинали слипаться. В этом было очень много торжества и наивной радости, которые только усиливались, когда готовое тесто начинало пахнуть в духовке.

А блины. Ну как можно не рассказать о них. Здесь тоже рецепты разнятся. Бабушка любит маленькие на кефире — они быстрые, незамысловатые и в пору с любой добавкой поверх. Мама жарит большие, на всю сковороду. Потом заворачивает в трубочки с творогом и изюмом или просто складывает конвертиками, чтобы удобно было макать в варенье или в сметану.

Пишу сейчас это и точно чувствую запах блинов и той самой кухни, где вкусно есть все, что несут, за столом, где собираются самые близкие люди.

Запахи маминых полотенец и супа с вермишелью на курином бульоне, прозрачного, чуть солнечного от морковки и сильно сладкого от мелко нарубленного лука. Хруст бабушкиного хлеба и масла на раскаленной сковороде. Резкость одеколона дедушки, которым он хлопал себя по щекам после каждого бритья, пока не нашел для этого дела подходящие банные средства. На этих якорях держится память. И часто они так любимы и просты, что смелости не хватает заменить их новыми, правда?

Самый крепкия якорь в нашей семье — это еда. Она — одно из таинств заботы и уважения. Она не культ, не обязательство, не наказание или поощрение. Она — отражение того, что нельзя сказать словами, или необязательно говорить. Еда — это о любви. И нет смысла судить о такой форме, пока не познакомишься с теми, кто выбрал ее для жизни своей и своих детей.

Первое, о чем спрашивает бабушка при первой возможности — ты не голодная? Первое, что интересно дедушке, когда звоню ему с утра — ты позавтракала? Идешь в магазин за едой? А мы сели есть и тебя вспоминаем. Вот бы передать тебе пару пирожков со стола. И каждый раз он, уже шутя, напоминает про уточку в холодильнике и намерение ее зажарить, как только приеду в гости. Когда мне поставили брекеты, бабушка очень переживала, как же я смогу есть и что я буду есть. Даже забыла напоминать о шапке зимой — только спрашивает, как там зубы.

Бабушку зовут Лида. Она родилась первой из 4 детей в 1949. Еды тогда водилось мало, семья жила небогато, но картошка и хлеб всегда были на столе. Отец пил. Мама пела. А ей — бабушке — пришлось повзрослеть быстрее всех и занять роль не только дочери, старшей сестры, но и матери для своих младших. После школы она уехала на юг шить белье и косить ухажеров густой, толстой, черной косой. А потом вернулась домой и здесь же встретила мужа.

Помню мама ее — моя прабабушка — говорила «никогда не отказывайся от того, что дают, ведь второй раз могут не предложить». Она, конечно же, говорила о еде. Но, думаю, имела ввиду не только ее. Это немного о том, чтобы всегда говорить да — жизни, людям, идеям и себе самому. Всегда. Принимать, наблюдать, не оценивать и благодарить. И самому делиться, даже если такая возможность не всегда выдается.

Дедушку зовут Витя. Он тоже родился в 49 году — третьим. В городе. Но это не лишило бедности и его семью. Чтобы он — маленький ребенок — выжил и окреп, его отдали в детдом. Там он научился хранить бесстрашие, охотиться на папиросные бычки и сладкие яблоки за забором по соседству. А потом обменивал их на деньги. Последних от такой забавы было немного, но хватало — сразу на игрушки, а потом на взрослый табак. Он родился в марте. Весна как раз просыпалась, распускалась, растекалась последним снегом. Птицы ворочали будущие яйца в холодных утробах, женщины снимали пуховые платки и переходили на простые, хлопчатобумажные, в голубой цветочек. А мужики отворяли душные гаражи и пазухи.

Когда чуть подрос, он устроился на завод водителем ЗИЛа-130. Овчарку взял, быков, дом построил и яблонь насажал, теперь уже своих. А потом появились дети — Руслан и Людмила — как у Пушкина.

Орехи здесь в почете не меньше, чем хлеб. Дедушка насажал их — маленьких и побольше — по всему периметру двора и далеко за ним. Помню, в прошлом году, куда бы я не поехала, всегда глазами искала ему орехи на посадку. Лучше и крупнее всех оказались из Киева и Дюссельдорфа — и все это интернациональное хозяйство местами уже вытесняет бабушкину рассаду. Находит им землю, скрещивает, подвязывает, планирует новые на будущий год. Потом они собирают созревшие ведрами, сушат на чердаке по сортам, сортируют очищенные и продают на рынке или сдают целиком цыганам, называя это одним из своих бизнесов и еще одним поводом для бытовой гордости.

Дедушка ходит в лес за дровами для печки. Люблю наблюдать, как огонь в ней облизывает языком все, что придется по вкусу, а самое сочное глотает не глядя. Дедушка называет себя охранником леса. Отправляться с ним в это путешествие — настоящая церемония. Он ходит между деревьями и смотрит, где спилено, где скоро упадет само, а где упасть поможет шустрый бобер. Дедушка не рубит деревья сам — он подчищает те, которые уже негодны для жизни личной и готовы служить жизни общественной. А печка возьмет все — и срубы, и ветки, и шишки, и елочные иголки с корой — эти двое особенно пахнут при нагревании.

День здесь начинается рано. Первым делом бабушка с дедушкой выходят на улицу кормить своих животных — сейчас остались куры, собаки и коты. И только когда сыты все, можно подумать о еде для себя. О чае с хлебом, с маслом и сладкой грушей, которая, несмотря на зиму, все еще лежит свежей в плетеной корзине на крашенном глиняном полу посреди летней кухни.

За завтраком они обсуждают новости, сны и планы на день — что купить в магазине, что приготовить на обед и почему коты начали есть яйца. Иногда говорят о любви и внуках, иногда вспоминают молодость, а бывает просто сидят молча, вслушиваясь в тишину друг друга. Потом вместе решают, кто пойдет подбрасывать в печку дрова, а кто сразу же из-за стола отправится полежать, чтобы «жирок завязался». Когда я маленькая впервые услышала эту фразу, то, помню, была возмущена — как можно этого себе желать? Но после поняла, что этим они просто гасят любую суету дня и еще хоть немного продлевают утреннее спокойствие.

Дедушка любит слушать радио и смотреть хорошие фильмы. Недавно он отказался от телевизора с его бесконечной рекламой и перешел на записанные серии, так что каждый визит я привожу ему новою порцию отборных боевиков, исторических картин, зарисовок о путешествиях и чего-то знакомого, рассмотренного, кажется, до дыр, но любимого, советского. А бабушка недавно признала негодность и однотипность новостных сюжетов и им предпочитает что-то о любви — посмотреть, почитать, послушать от тех, кто случайно звонит или заглядывает в гости. Бабушка любит говорить со своими подружками, ездить к ним на чай с пирогами, а потом рассказывать дедушке, что узнала и чем живет мир сегодня. Последнее время ее голова занята еще и изучением функционала телефона с его возможностями. Теперь подружки чаще шлют сообщения с картинками и приходят в детский восторг от изобилия того, что хранит в себе эта маленькая пластиковая коробочка.

А дед берет в руки телефон только по делу, и дела эти всегда очень серьезные, хоть и вовсе необязательные. Он звонит, чтобы поздравить с днем рождения, договориться о встрече и заказать новые запчасти для бензопилы или велосипеда. Первое, конечно же, для дров, а второе — чтобы эти дрова доставить домой и съездить проведать друга.

Удивительно, как много у них друзей.

Они знают всех, кто живет в поселке, по именам, родословной и месту жительства их детей. И всегда понимают, кому звонить, если есть нерешенный вопрос. Так во дворе в один момент может появиться ветеринар, электрик, газовщик, продавец корма и даже цыгане, которые готовы купить мешок грецких орехов по хорошей цене — к ним сами стекаются все и они безмерно этому рады.

Они обмениваются с соседями едой, зовут друг друга на ужин, делятся урожаем и делят холодильник, когда кому-то не хватает места в своем. И все это без звонка, без предупреждения — просто приходишь, стучишь в окно или оставляешь, что принес на пороге, все и так знают от кого это и зачем.

Я люблю забираться в их погреб.

Он маленький, холодный и немного пахнет сыростью, но там столько красоты в банках, в корзинах, в ящиках, что можно просто стоять и рассматривать сутками. Варенье из всех возможных фруктов и ягод, домашняя грушевая сгущенка и кетчуп, соленые огурцы, маринованные помидоры с чесноком, компот, свежая картошка со свеклой, аджика, сок в трехлитровых банках, томат и перец в горчице, моченые яблоки в ведрах и бочках — целая жизнь одного сезона весна-лето-осень.

Смотришь на это и опять хочется благодарить за бесконечную любовь к земле и любовь к людям.

Сегодня ночью — 24 декабря — я приеду к ним, чтобы вместе встретить праздники. Первый раз еду в этом направлении на поезде и почему-то пришла на вокзал на час раньше. Я уже знаю, как буду ехать на такси из города в соседний поселок, знаю, как в темени собака будет меня встречать громким лаем радости и, прыгая, вытирать лапы о мои колени. А бабушка будет смотреть на это через открытую настежь дверь, выпуская на улицу желтый свет и улыбаться, будто нет и не было ничего, кроме сейчас.

— Как ты доехала? Не было холодно? Ужинать будешь?

На этом моменте выходит дедушка и уверяет, что задремал на чуть-чуть, но не пропустил, все слышал. Потом кто-то из них ставит чайник и садится напротив. А я выдыхаю, пытаюсь с первого шага через порог перестроиться на то, что называют slow living и, в этот раз, улыбаюсь в ответ зубами с яркими резиночками изумрудного цвета.

Чай не обязательно будут допивать. Внимательно выслушают начало любого рассказа, но к средине предложат продолжить завтра, смыть из себя город и лечь спать — кровать уже ждет, заправленная, простыни еле уловимо пахнут порошком, теплый густой воздух дровами, а они молоком. Каждый раз. За годы жизни вдвоем они выстроили нерушимые границы собственного мира — свои законы, свою правду, свой дом, свой быт, свою ценность каждого дня. Иногда она кажется приторной, иногда суховатой, жесткой. Внешний глаз может заметить здесь даже серьезность и строгость. Чтобы нырнуть сюда, нужна смелость и страсть. Только таких этот мир наградит своим безусловным сокровищем.

Я дома. У них дома.

На этот Новый год в списке их необязательных подарков длинная елочная гирлянда и 100+ новых фильмов для дедушки, пакет орехов разного сорта, изюма и инжира для бабушки. Каждый раз они говорят, что у них уже все есть и не стоит покупать что-то новое. И каждый раз их глаза загораются неподдельным восторгом и интересом, когда выворачиваю рюкзак.

В первый день здесь я успела открыть две банки с консервированными овощами и одну с грушевым вареньем. Съесть самый черный хлеб с медом и самым лучшим (по мнению бабушки) сливочным маслом. Оно же пошло в самую простую и, наверное, от этого самую вкусную гречку. Был еще кофе, много кофе и вафельные конфеты. На завтра загадала себе сырники по фирменному рецепту, где вместо яиц бананы, а внутри черный шоколад.

Кроме еды мы занимались очень важными делами – ставили с дедушкой елку, вешали гирлянды и делали фотографии для мамы. А потом, пока я мыла посуду с горчицей, бабушка зачитывала анекдоты от своих подруг. Дед говорит, что они целыми днями шлют друг другу всякую чепуху, а потом смеются, обсуждая ее по телефону. Но именно это (по мнению дедушки) и нужно делать пенсионерам. Теперь он спит. А она смотрит концерты по телевизору – раньше, говорит, песни писали хорошие, а сейчас даже строчку запомнить большое дело. И тут не поймешь наверняка – это жалоба на память или камень в огород современной поп сцене. А может сразу понемногу от каждого.

Хороший день.

На второй мы вместе принимали гостей. Было много чая, длинных разговоров и повышенного давления к вечеру. Бабушка по началу сильно суетилась – подносила всем стулья, расставляла тарелки по ровной линии стола и, чуть переживая, рассказывала свой любимый на этой неделе анекдот. И кому – знакомым всю жизнь людям, но с таким трепетом, что, казалось, важнее быть ничего не может. Она искусно, хоть и сама того не замечала, давала мне уроки искусства сознательного быта. Когда ты растворяешься в этом чае, в блюдцах, в печенье и перебрасывании новостями, словно горячей картошкой.

Она знает, что скоро все уедут, и в доме опять станет тихо. Останется только голос мужа, ее телевизор и всегда долгожданные слова в телефонной трубке. До новых гостей, приезда родных или даже случайного стука в дверь порой бестактного, но такого любимого соседа. Поэтому, когда суету сменяет тихая радость, она наконец-то понимает, что это не сон и садится на стул, с краю громкой компании, но так, чтобы видеть от каждого хоть кусочек. И улыбается. Это все сейчас для нее. Она живет эту жизнь сейчас. И сейчас говорит ей спасибо за то, что было замечено.

Их любовь проявляется через беспокойство о холоде и голоде. Они, в первую очередь, думают про уровень безопасности физической и ею же часто обрамляют понятие счастья. Иное важным не представляется. Не столько и не обязательно. И я всегда пыталась с этим бороться. Но сегодня бабушка, сама того не поняв, помогла мне забыть о своем «всегда». Она сказала:

Не все будут тебя слушать. Посмотри на учительницу. В классе обязательно найдется тот, кто, разинув рот, смотрит на нее и впитывает каждое слово, движение и воздыхание. И всегда есть тот, кому любая громкость ее голоса кажется недостойной даже доли внимания. Но она все равно продолжает быть тем, кем когда-то выбрала быть.

Именно здесь можно пронаблюдать всю серьезность намерений и уверенности в том, что ими называется. И если ты ждешь, пока последний из детей тебя услышит, ты никогда не скажешь всего, что хотела, должна была или просто случайно могла сказать. Просто делай то, что считаешь своим, и свои, которые готовы это наблюдать и в этом участвовать, точно подтянуться. Только тебе это покажется не вознаграждением, не целью, а данностью, без которой не твориться ни одна история.

Мы много говорили, лепили вареники с капустой из пластилинового теста (там мука, вода и подсоленное масло), ходили в лес просто так, подышать и поймать на горячем тех, кто криво рубит деревья. А потом собирались вместе за кухонным столом и выкладывали на него свою добычу – кто съестное, кто жидкое, кто услышанное от кого-то и пересказанное на свой лад.

После еды мы с бабушкой принимались наводить порядок – чаще в голове, делясь мыслями, но иногда и в шкафах, полных фабричного белья. Там лежат крахмальные простыни, латаные пододеяльники, пуховые платки и шарфы, детства моей мамы. Меж ними встречаются косынки, наволочки и обрезки хлопковых салфеток. Пока она трогала своими руками каждую полку, много вспоминала – о первых ухаживаниях, о подругах своих настоящих, о швейной фабрике с катушками и машинами в человеческий рост, возле которых стояла по 8 часов, о мастерах, о поездках и походах, о палатках, которые чуть не подмыло водой, о полевой кухне и пересоленной капусте – ее пришлось вымыть в Днепре и заново сдобрить маслом да солью, чтобы вышел добрый свежий салат. Рассказывала, как встретила деда. Как он выбрал старшую из двух сестер, когда снимал комнату в их маленьком доме. А потом ухаживал, рвал пышные цветы из соседнего сада, рыбу ловил, сено косил, отцу нравился и очень боялся ответственности, что случается с женитьбой. Но ее, бабушку, потерять он боялся больше.

Потом, когда жить стали вместе, он по-всякому это подтверждал. Был один случай, лет 30 назад. Лето. Жарко. Вечер. Бабушка на огороде в километре с лишним от своего дома. Слышит, как парни на мотоциклах проезжают мимо и сигналят. Чего? Спрашивается. Разгибается, выпрямляется и понимает, украли ее велосипед. И кто? Видно только спину. Ну и пусть будет спина. Она схватила сапку и давай бежать вслед. И так быстро, так бесстрашно, что, кажется, уже через десяток шагов догнала его и схватила за руку, крепко. Схватила и тихо говорит – где мой велосипед? И столько было в этом вопросе спокойствия, а в глазах уверенности, наверное, что вор не долго думал – признался. И все это случилось так быстро, почти незаметно, что она успела домой к восьми – как раз к началу любимого турецкого сериала.

Села на стул перед телевизором, включила, разделась, и тут догнала ее мысль о том, что только что случилось. И так страшно стало, обидно, странно – все чувства нахлынули сразу. И рассказать мужу захотелось о том, что случилось. Поделиться. А муж чуть выпил. Не стала. Иначе, от своей резкости и неуемной справедливости, наделал бы чего плохого с тем вором на мутную голову.

Рассказала на ясную. Когда время прошло уже. Но муж все равно не сдержался. Сунул за пояс резиновую палку, где-то найденную, и поехал к тому мужику домой, поговорить. Вот только разговором все и кончилось. Тот щуплый такой был, слабый, что одного баса хватило, чтоб прощение полилось.

– Знал бы, что ты жена его, – говорил тот мужик бабушке еще посреди огорода, – в жизни не тронул бы.

А от чего такие слова? Да от того, что дед мой, где бы не появился – кругом свой, везде уважаемый. И я даже не знаю, как иначе его можно принимать. На первой родине у себя его тоже знал весь поселок. Когда бабушка – тогда девушка – шла с работы по темным бандитским (других тогда там не было) переулкам, за ней, бывало, шли следом. Только чтоб она невредимая домой попала. Охраняли. А было раз, когда беременная ходила, и днем шли встречать со всех концов улицы. Замыкание было, пожар дома, и мать его в больницу попала, а беременным нечего нервничать. Вот такие были соседи.

***

В этот раз бабушка вручила мне кусок шерстяной ткани и предложила пустить ее на сарафан, зимний, обязательно со спинкой и по фигуре, а разрезы если и будут, то только не сзади – так уже не модно, говорит. Так что по приезду я буду искать портного. И мерять еще раз бабушкины платья тоже буду. Одно надевалось всего раз, и оно даже не платье, оно шилось как домашних халат, вот только носить такой кажется впору лишь баринам. А второе было точно любимым, хоть и на вид осталось почти не тронутым. Белое, тонкое, вязанное и почти прозрачное. Оно еще чуть блестит на солнце россыпью нарядной нитки на груди. Пишу это и улыбаюсь. Перечитываю – и улыбаюсь еще раз.

Сегодня я ходила в гости – к бабушкиной сестре, к братьям, к тете, к отцу и его матери. До этого тоже были люди, другие люди со своими другими привычками. И что я заметила – у каждого свой дом, свой быт и своя правда. Кругом угощают чаем и печеньями, все рассказывают новости и спрашивают о моих, каждый хочет быть хорошим хозяином настолько, насколько научен с детства или насколько требуют его личные, приобретенные нормы морали. Но ни один из них – будь то самый родной или в меру далекий – не вызвал желания остаться на дольше, чем положено гостю. Ни одно угощение не захотелось забрать с собой в памяти. Ни одну беседу не получилось продлить – заготовленные вопросы иссякли, а новых не появлялось.

Да, так бывает не всегда. Так было сегодня. И этот раз подарил мне прекрасно простую мысль – ты нигде не найдешь себе дом, пока не создашь свой.

Свой – значит сперва надо понять, что твоим не является. Надо познакомиться с собой настоящим или приобрести себя, отбросив чужую, пусть даже из любви сотворенную правду. А потом дать себе голос и право высказываться о желаниях и нежеланиях. И, слушая, создавать вокруг то пространство, которое будет продолжением тебя, провозглашением тебя в этом плотном материальном мире. Будь оно размером с карманный талисман или в ширь превосходить целое государство.

Свое не ограничено стенами, географией и ночными халатами. Иногда оно проявляется в запахах, в манере складывать свежие носки и в неспешной воскресной еде. Ты точно его узнаешь. И для этого не обязательно иметь дорожные указатели на каждом повороте. Оно уже здесь.

Ты нигде не найдешь себе дом, пока не обнаружишь свой.